Учеба мне давалась удивительно легко. Я схватывала, как говорится, на лету. Учителя нарадоваться не могли, ставили меня в пример. Мама светилась: «Моя дочка». И не вмешивалась в учебный процесс. Просматривала дневник раз в неделю, и то больше для того, чтобы расписаться в графе «родитель». Аккуратно выводила слово «Бойко». Отметки ей ничего не говорили, она любила обо мне слушать. Это было доверие.
В учительском журнале я была второй. Мы наблюдали за рукой учителя. Если ручка ползла вниз, я расслаблялась и смотрела, как те, кто в зоне риска, усиленно читали домашнее задание. В моем классе было 30 человек. Мы стояли горой за того, кому приходилось выходить к доске. Шептали подсказки так, что нас, кажется, было слышно и за дверью класса. Нам и в голову не приходило не выручить товарища, мы не могли молчать, не могли не переживать. Учителя, конечно, видели рисунки ответа, которые поднимали вверх ребята, охотно болтали с тем, кто мог их заговорить, а в это время испытуемый мог подсмотреть ответ в учебнике учителя. Но никто из учителей не запрещал помогать более слабому однокласснику. Думаю, им импонировало, что мы болеем друг за друга.
Был такой случай с диктантом по русскому языку. На перемене мы договорились, что, если нужно «о» в сложных словах, то я стучу по парте один раз, если «а», то –два. В итоге, все написали на четверки-тройки, а я на двойку. Мы смеялись. Никакого трагизма в двойках мы не видели. А Жанна Николаевна не стала заносить эту отметку в журнал. Она без объяснений все понимала.
Книги были для меня всем. Я прочитывала все, что привозили в сельскую библиотеку и что было в школьной. Даже во время обеда — я читала. Особенно книги спасали зимой. Я читала до глубокой ночи. И мама, как бы она ни старалась экономить на электричестве, ни разу не сказала мне выключить свет. Она очень хотела, чтобы у детей было образование, которого так и не удалось получить самой.
Фото из архива автора
Вскоре в наш дом снова, как и при папе, потекли ручьем люди.
— Напиши, Татьянка, письмо, ты ж умеешь.
И я писала. Брату на север, детям в армию, начальнику района, благодарности и жалобы, просьбы и поздравления.
Каждый раз, отдавая письмо, мне говорили: «Роман может спать спокойно, такую дочку воспитал». Это была лучшая похвала.
Хоть меня уважали, но не понимали. Считали все же странной. Я во всем видела душу. И за все живое безумно переживала. Брат мог спокойно избить собаку до крови за непослушание и не понимал, почему я кричу ему «ничтожество, ты мне не брат». Сестры недоумевали, зачем я сижу с коровой, которая вот-вот должна дать потомство. Все мои братья и сестры говорили мне: «Придурковатая». Смеялись, если видели, что я машу рукой самолету, парящему высоко в небе.
Белые котики. Сильные и огромные. Они часто пролетали над нашей деревней. Я поднимала голову и смотрела долго-долго, пока котики не растворялись. Каждый раз я представляла, что они мчат людей к любимым. И шептала: «Котики, долетите, пожалуйста, донесите». Я загадала—однажды, мы встретимся с тобой, белый котик. Обязательно. А пока, летайте, мои самолеты.
Это злило родных, ведь так я могла стоять и в поле, вместо работы. От старших я часто слышала крик в свой адрес. Сестра и вовсе могла ударить, если замечала, что я задумалась или читаю. Поэтому читать я украдкой уходила в хлев. Мама меня покрывала. «Читай, дочушка, я помою за тебя посуду».
Помыть посуду — это не открыть кран. Это набрать несколько ведер воды, принести в дом. Разжечь печь, налить воду в чугуны, поставить на жар. Когда нагреется – достать, налить в миску, перемыть посуду, ополоснуть в холодной, вытереть полотенцем. Грязной посуды было всегда очень много, все же восемь человек. Это был тяжелый труд. Но нужный. Я знала, какой ценой достается чистый пол, сверкающая посуда, свежее белье, которое стиралось вручную, и чтобы выкрутить тяжеленное от воды покрывало или пододеяльник, требовалась помощь еще одного человека.
У всех моих одноклассниц была плохая кожа рук. Шершавая и грубая, как наждачка. Я наивно просила, поднимая вверх голову, батько, пожалуйста, сохрани мои руки. И он берег. В школе меня насмешливо называли белоручка, мол, одни книги читаю. Никто не верил, что я работаю. Если бы работала, почему тогда руки белые и мягкие? Я просто в перчатках тружусь. В невидимых.
С некрасивыми руками замуж не возьмут. Это были мои первые размышления о красоте в десять лет. Я осознала – я девочка. Густой детский крем мы делили с коровой поровну. Ей на вымя, а мне на руки перед сном. Единственная моя косметика.
Я безгранично благодарна маме за то, что научила меня умываться чистой ледяной водой и варить настои-ополаскиватели для волос. Девочка должна быть юной настолько, насколько это возможно. Не спешить старить себя. Привычка протирать лицо кубиком льда сохранилась до сих пор. Приятельницы ошибочно полагают, что я хожу в салон. А я там ни разу еще не была.
Каждую неделю я задавала маме один и тот же вопрос: «Когда?» Мама отвечала:
— Скоро.
И скоро наступило. Мы купили телевизор. Черно-белый, но другого не знали. Цветных в деревне еще ни у кого не было. Когда старших не было дома, я включала ящичек на полную громкость и работая во дворе, ждала. Должны же показать. Папа так много про него говорил, что телевизор просто обязан мне его показать. И ящичек не подвел.
-Мамо! Быстрее! -звала я маму, доившую корову, в дом.
-Бегу, доню, бегу!
В черно-белом телевизоре было Море. Синее. Я точно знала — синее. Так говорил папа. «Море синее, когда любит. Знаешь, доню, оно ждет тебя. Ты верь. Вера приближает к мечте.» Я верила. Наверное, там, с облачка, он смотрит на море, о котором так много рассказывал, но которого никогда не видел.
Мы вдвоем с мамой, как завороженные, смотрели передачу про море. Оно шумело, оно молчало. Оно было огромным. Красивым, доверчивым и пугающим. Черные волны.
— Мам, оно синее. Точно говорю.
Маму позвали, а я осталась. Пошла к морю, намочила ноги, потрогала водную гладь…синее. Когда любит, то синее. Море любит меня! Ты жди меня только, море, слышишь? Я приеду. Не знаю, как, но обязательно приеду. Так я заболела Морем.
Фото из архива автора
В тот день я подумала: «Как хорошо, что осталась жить». Впервые осознала ценность моей маленькой жизни. Мечта творит чудо. Она зажгла во мне огоньки.
«Жизнь — это большой дар, доню». Да, папа, да! Только сейчас об этом вспомнила.
Я по-другому посмотрела на гору немытой посуды, мне было все равно, что завтра в воскресенье я пойду за сеном. Я радовалась жизни.
— Придурковатая ты сегодня.
Ха! Не придурковатая, я море увижу. Синее-пресинее. Говорите, что хотите.
26.03.2018
Татьяна Кухарева-Бойко
Источник: